— Мы видели бунтующего пролетария, — сказал он. — Это было малопривлекательное зрелище. Мы видели разнузданного крупного буржуа, крупного агрария, милитариста. Это было отвратительное зрелище. Но всё это нам покажется раем, когда мы увидим разнузданного мелкого буржуа, нацистов и их «фюрера».
— Неужели вы серьезно так думаете, многоуважаемый профессор? — изумился Гутветтер, ласково гляда на Мюльгейма огромными детскими глазами. — Я иначе себе это представляю, — кротко молвил он. — Мне кажется, что война была лишь прологом. Век великих битв только начался. Это будет век уничтожения. Последний поколения белой расы будут беспощадно истреблять друг друга. Гром совокупится с морем, огонь — с землей. Для такой битвы нужны рогатые лбы. В чем вижу я смысл грядущей национальной империи? Воинствующий дух, правосудие, построеннгое на высоких законах запрета, культ опьянения и жертвенности во имя косного звериного бытия — такова перспектива. — Он говорил коротко, каким-то созерцательным голосом, холеное, елейное лицо гармонировало с сюртуком, похожим на священническое одеяние, детские глаза глядели мечтательно.
Густав и Мюльгейм хранили некоторое время молчание. Потом Мюльгейм сказал:
— Ладно. Как вам угодно. А пока вы, может быть, не откажетесь еще от одной рюмки коньяку и сигары?
(Лион Фейхтвангер, "Семья Опперман")
И это написано в 32м - 33м годах.
Много чего не понимаю. Прежде всего: в чем заключается это "иначе" Гутветтера? Казалось бы оба они с Мюльгеймом предрекают полный пиздец. Или имеется в виду что Гутветтер "за" эту национальную империю?